farfenhugel

Немцы перешли к ночным атакам на города, оптимистично надеясь уничтожить авиационную промышленность, подорвать моральный дух гражданского населения и в целом нарушить сообщение. В течение семидесяти шести ночей Лондон регулярно подвергался налетам около 200 немецких и итальянских бомбардировщиков. В результате массированных налетов на Лондон, Бирмингем и Бристоль 15 октября 400 бомбардировщиков поразили железнодорожные вокзалы, электростанцию Баттерси и Дом вещания Би-би-си, а также вызвали сотни пожаров. Букингемский дворец пострадал трижды: "Я рада, что нас бомбили", – прокомментировала королева. "Теперь я чувствую, что могу смотреть в лицо жителям Ист-Энда". То, что король и королева остались в стране и посетили разбомбленные районы Лондона и другие города, а также то, что две их дочери тоже отказались уезжать, несмотря на широко распространенные слухи о том, что их отправляют в Канаду, оказало большое влияние на общественное мнение. К середине ноября Люфтваффе сбросили на Лондон 13 000 тонн взрывчатых веществ и миллион зажигательных бомб.
[…]
С точки зрения морали и политики, Блиц [воздушная война] в действительности оказался контрпродуктивным. Он сильно повлиял на мировое и самое главное – на американское общественное мнение. По всей Европе сопротивление немецкой оккупации часто начиналось с небольших жестов англофилии: возложение цветов к военным мемориалам, посещение похорон членов экипажей RAF, ношение розы в день рождения короля. Англичане, как и испанские республиканцы несколькими годами ранее, воспринимались как люди, бросившие вызов силам тирании во имя всеобщей свободы: "Образ Англии вошел в сознание миллионов людей в Европе, для прадедушек и прабабушек которых само слово "Англия" означало лишь нечто смутное".
[…]
События 1940 года занимают важное, хотя и не вполне определённое место в памяти англичан. Они показывают нас такими, какими мы хотели бы быть: жизнерадостно стоическими ("не надо роптать"), "сплоченными", независимо от общественного положения и партийной принадлежности, с королем и королевой, переносящими бомбардировки наравне с жителями Ист-Энда, все живут на одном пайке, помогают соседям и даже совершенно незнакомым людям, "продолжают жить" и "делают свое дело" независимо от опасности. В июне 1940 года жильцы одного из домов в Стоквелле "были заняты тем, что обустраивали убежища: ковры для сна, мебель, кровати для детей, фотографии короля и королевы, искусственные цветы, "Юнион Джек" и т.д. Женщины мыли полы и смеялись: "Если бы Гитлер видел нас сейчас!”

"Повсюду заметное дружелюбие среди людей всех классов и типов", – говорится в отчете контрразведки в разгар Блица. "Гильдия городских домохозяек сообщает, что варка варенья идет полным ходом".
[…]
Легко говорить (что многие и делали), что реальность не соответствовала идеалу: была и паника, и мародерство, и распад семей, преступность среди молодёжи, черный рынок, некомпетентность правительства, снобизм, классовые обиды, антисемитизм, забастовки – все это существовало в Англии, как и во всех воюющих странах. Солдаты и их жены презирали высокооплачиваемых гражданских рабочих и забастовщиков. Безостановочные воздушные налеты вызывали страх, истощение и негодование. Гражданская оборона была хронически неадекватной. Однако впечатляет то, как много людей действительно "собирались с духом" и "продолжали жить" в условиях опасности, часто делая гораздо больше, чем необходимый минимум.
[…]
Блиц стал первым испытанием: грохот зенитных батарей, вой собак, разрывы бомб ("как будто кто-то царапал небо сломанным ногтем"… "Мы слышали, что оно приближается, укрыли детей и встали над ними"), колокольчики машин скорой помощи и пожарных ("Вы в порядке?" – спрашивали меня люди"), химическая гарь, вонь от сточных вод и утечек газа: "Запах был больше, чем сумма его частей. Это был запах самой насильственной смерти". И чай: "Мы все были залиты чаем... В этом беда налетов: люди только и делают, что готовят чай и ждут, что вы его выпьете". Страх перед бомбардировками, насаждавшийся в 1930-е годы [антивоенной пропагандой], поначалу был острым – "во время Мюнхена я мучался от страха". Но для большинства людей реальность оказалась менее страшной, чем ожидания: "С облегчением обнаруживаешь, как мало могут сделать бомбы по сравнению с той мысленной картиной, которая у тебя была"; "Если бы кто-нибудь сказал мне, что я могу чувствовать себя так беззаботно, когда звучит сигнал воздушной тревоги или выстрелы, я бы не поверил". Некоторые люди бравировали, даже ликовали от того, что им удалось выжить и сохранить стойкость духа: "Ощущение неописуемого счастья и триумфа... Они бомбили, и кого – меня!" Один библиотекарь из Саутгемптона "наслаждался налетом... Я чувствовал себя приподнятым и счастливым, как бывает, когда ты сильно пьян. После налета я встретил нескольких приятелей... и мы устроили вечеринку". Местный патриотизм тоже рос бод бомбами: люди были раздражены, когда Би-би-си из соображений безопасности не сообщала никаких подробностей. "Мы в новостях, но почему они не упоминают название улицы. Это несправедливо!"

Большинство, несмотря на повторяющиеся нарушения хода жизни и накапливающуюся усталость, упорно продолжали жить. Во время первых налетов сирены отправляли всех в убежища, иногда на несколько часов, включая работников фабрик и офисов. Некоторые департаменты государственной службы гордились скоростью и всеобщностью, с которой их сотрудники покидали здание при первом сигнале тревоги. Таким образом терялось много рабочего времени. "Если захотеть, то можно провести много времени, спасаясь от налетов", – заметила одна из работниц. Постепенно работа "после сирены" стала предметом гордости, и наблюдатели, часто мальчишки, поднимались на крыши домов, чтобы дать последнее предупреждение при фактическом появлением бомбардировщиков, . В личной жизни все было примерно так же. "Я только что легла в постель и услышала [сирену], но подумала: "Я ведь хочу завтра привести дом в порядок, а какая тут уборка, если всю ночь вскакиваешь и ложишься", – писала одна лондонская домохозяйка. "Я только поставлю йоркширский пудинг в духовку", – запротестовала другая домохозяйка, когда завыли сирены, – "как же без воскресного обеда?" Дочери выходили на улицу и прислушивались к разрывам, пока матери готовили, подавая сигнал тревоги только в случае крайней необходимости. Наличие обязанностей, будь то перед семьей или обществом, было лучшей профилактикой от страха. Чувство личного успеха было сильным, особенно у жителей Лондона, и, возможно, особенно среди простых людей, которые "испытывали огромное чувство гордости, важности свершений и значимости собственных усилий, которое не было связано с богатством, семейными отношениями и успешной карьерой… люди чувствовали, что они играют роль в истории своей страны". Впервые житель Ист-Энда стал иконой британских ценностей. "Ботинок кокни отбивает ритм истории", – заявил Ноэль Кауард в популярной песне 1941 года. Сотрудники контрразведки обнаружили, что простые люди "выражают удовлетворение тем, что правительство хочет знать их мнение, потому что "это народная война".

В ходе войны бомбардировками было убито 60 000 гражданских лиц, половина из них – в Лондоне; около 250 000 были ранены, а 2 миллиона остались без крова. В центре Лондона 90 процентов домов получили некоторые повреждения, а по всей стране 250 000 домов были разрушены и 4 миллиона повреждены, в том числе 20 процентов школ и больниц. Народная память, которой сегодня способствует "The Blitz Experience" в Имперском военном музее, рассказывает о том, как укрывались в метро.

[прим. пер. Я, кстати, видел этот experience. В центральном зале музея, как сатанинская ёлка, торчит Фау-2. Под ней кружком, как зайчики и белочки, сидят детсадовцы. Молодой человек с интонациями “а где же Снегурочка” говорит: “А теперь дети, услышав этот звук… (тут он нажимает на кнопку дистанционного пульта, и зал медленно заполняется слишком знакомым нарастающим воем, который в наивысшей точке давит уже не на уши, а на диафрагму)… мы все быстро бежим в убежище!” Что они, теряя кеды и плюшевых медведей, и делают на счёт раз-два-три.]

Считалось, что в метро может укрыться 20 миллионов человек. Но большинство даже в Лондоне не пользовались убежищами, и только 4 процента воспользовались метро – что все равно означало более 100 000 человек. По разным причинам, одной из которых было желание нормально выспаться ("Я бы умер во сне, счастливый, если бы только я мог спать"), более 90 процентов спали дома: в "убежищах Андерсона" в саду (по сути, яма с крышей из гофрированного железа), под лестницей или просто в комнате на первом этаже. В Ист-Энде, районе, принимавшим на себя первый удар, убежища были неадекватными, антисанитарными и опасными – власти готовились к быстрой "нокаутирующей" воздушной атаке, а не к многомесячным бомбардировкам. Местные советы часто не справлялись с работой. Некоторые убежища отличались беспорядками, грязью, шумом и другими неприятностями, вроде драк и пьянства. Но, как и во всех других сферах деятельности тыла, импровизация, часто осуществляемая добровольцами-доброхотами, иногда с весьма покровительственной манерой поведения (например, комитет, созданный на станции Свисс Коттедж, выпускал собственную газету), дала значительный эффект. В работу включилось духовенство – “Насколько я могу судить, приходские священники отрываются по полной", – заметила одна жительница Лондона. Бюрократию задвинули, санитарные условия улучшили, навели порядок. Вскоре в метро появились поезда, развозящие еду и питьё. Появились медицинские пункты. Некоторым людям действительно нравились убежища, некоторые из которых приобрели репутацию достойных или дружелюбных заведений: одинокие приходили туда для компании, молодые – повеселиться. Люди строгих нравов из старшего поколения этого не одобряли. Один из них описал ливерпульское убежище в октябре 1940 года как "самое отвратительное зрелище", поскольку он был "набит очень молодыми девушками, обычно в сопровождении иностранных или британских моряков, многие из которых находились в нетрезвом состоянии". Пресловутое бомбоубежище Тилбери в Лондоне – неофициальное убежище, спонтанно возникшее на огромном складе – уже через несколько недель завлекало людей на "приятный вечер и дешевую еду от Армии Спасения", с музыкой и танцами.

Наблюдатели ПВО, полицейские и пожарные, часто работавшие под бомбами, хорошо справлялись с повторяющейся опасностью, травмами и усталостью. Вопреки предвоенным ожиданиям, очень немногие страдали от психических срывов. Напротив, участие в важной работе оказывало терапевтическое воздействие. Количество самоубийств сократилось почти на треть. Рождаемость (как в браке, так и вне брака) выросла. Нет никаких сведений о различиях в способности справляться со стрессом у людей различного общественного положения или пола, но молодые, включая детей, оказались наиболее устойчивыми. Наименее устойчивыми, по-видимому, были те, кто, в силу образования или его отсутствия, не разделял чувства общенациональной цели или не доверял правительству, или по другим причинам чувствовал себя беспомощным и покорным – в отчетах часто упоминаются пожилые женщины. Быть с другими было важно. Заразительным оказался не страх, а храбрость.

Robert Tombs, The English and Their History, перевод мой